В Эстонию я устремилась с распахнутой душой и ликующим сердцем, как устремляются в материнские объятия. Писательская общественность Эстонии приняла меня очень хорошо, невзирая на мою житейскую и литературную “необстрелянность” и несовершенный, со своеобразным акцентом эстонский язык. Мне говорили, что у русских акцент обычно другой, а у меня какой-то особенный, индивидуальный. Поначалу умилялись моему выговору, но позже, когда я “пообтесалась” и стала разговаривать правильнее, умиление это прошло. Интересно, что приезжая в Эстонию, я первые несколько дней говорила по-эстонски с более заметным акцентом, а возвращаясь домой в Ленинград опять же некоторое время говорила по-русски с акцентом эстонским. В самом начале моего переводческого пути руководители Таллинского Союза писателей сказали мне: “Вы для нас большая ценность”, и предложили переселиться в Эстонию. В то время мне это было бы очень выгодно, меня сразу приняли бы в Союз писателей и обеспечили квартирой. Но я уже разобралась в обстановке, знала, как эстонский обыватель относится к пришельцам из России, и не хотела, чтобы мои русскоязычные муж и сын испытывали на себе эту неприязнь, оказались в положении без вины виноватых. Ведь даже меня не раз и не два продавщицы магазина, уловив мой акцент и неумение правильно назвать какую-нибудь заколку или крупу, обрывали: “Если не умеете говорить по-эстонски, говорите по-русски!” Конечно, мне было неприятно, однако я слишком хорошо понимала, - нельзя обижаться на народ, перенесший по чужой вине столько горя... И не случайно я, уезжая из Рутья, где провела однажды осенние дни, написала в прощальном стихотворении, в котором сравнила долину реки с чашей:
“…Не мне ль протянула Рутья
вина золотого чашу?
За что же мне выпить, Рутья?
Я выпью за встречу нашу,
за море твое большое,
за счастье твое простое,
за то, чтобы не посмела
на землю твою вовеки
ступить нога человека,
в ком боль твоя не кипела,
в ком не найдут ответа
этой земли красоты,
тревоги ее и заботы,
в чьем сердце любви к ней нету!”
Иначе, чем писатели, отнеслись ко мне таллинские коллеги-переводчики с эстонского. Они во мне с самого начала увидели сильного конкурента. Переводившие прозу, как правило, знали язык, но сами не были писателями, а поэты опять же, как правило, не знали эстонского языка, пользовались подстрочниками. Я же сочетала в себе и знание языка, и поэта. К тому же я относилась к работе добросовестно, и мне вновь и вновь заказывали переводы, и прозаические, и поэтические. Желание коллег-переводчиков ущемить меня, как конкурента, я ощущала на протяжении всей своей творческой жизни... Не скажу, что это мне не мешало. В какой-то степени это меня даже отвратило от переводов, тем более, что, занимаясь этим, я наступала “на горло собственной песне”. Теперь мне уже исполнилось, 77 лет и я вряд ли смогу прибавить что-либо существенное к тому, что уже сделано мною. Да и граница затрудняет общение с Эстонией, которая осталась в сердце неизбывной болью. Не вышло у меня пустить там корни...
Полный текст эссе Норы Яворской "Без корней" можно прочитать здесь:
http://www.tvz.org.ee/210305Javorskaja.html
И напоследок перевод стихотворения Йоханнеса Семпера
Вечернее
Как свора гончих, на след налетевшая,
с воем проносятся ветры сквозь провода гудящие.
Стою и слушаю их, ослабевший, я.
По желтой дороге - огненные следы, на закат уходящий.
Меня охватило предчувствие счастья огромного,
желаньем поцеловать кромку заката пурпурную.
Весь мир побледнел, отодвинулся, словно я
жду в нетерпении ласку любимой бурную.
Мгновенья как вечность плывут, напряженные,
и вдруг предчувствие разом сбывается:
будто просторы морей, небесами зажженные,
кровь моя, как огонь, с огнем закатным сливается.
Приливом подхваченная, душа ослабевшая
в лодке без весел дрейфует в зарю догоревшую.
И снова, как свора гончих, на след напавшая,
с воем проносятся ветры сквозь провода гудящие.
