Леон Тоом 3

Цитируется по: День поэзии 1971. М., “Советский писатель”, 1971, 224 стр.

Он никогда не называл себя поэтом, но всегда оставался им - в работе, в жизни. Поэзии исполнены его лучшие переводы, особенно переводы с эстонского. Поэзией отмечены его подчас не лёгкие, не простые, но всегда благородные отношения с людьми. Поэзией продиктована его требовательность к литературе, которую он так прекрасно знал, к жизни, которую он так заразительно любил.

Т. Жирмунская

* * *
Я знаю всё и многого не жду.
Но я вчера с тобою был так счастлив,
что предпочту скорее ждать беду,
чем разбираться в ворохе напраслин.
Осенний дождь. Бетxовeна концерт.
Полухолодный, полутёплый вечер.
Печать доверья на твоём лице
оправдывает всех красивых женщин.
Пускай хоть так, пускай хоть иногда,
не ежечасно и не вечер каждый.
Пускай доступна изредка вода,
хотя всегда одолевает жажда.

В ПОЕЗДЕ
Как-то в поезде я ехал,
было в нем пятнадцать окон:
справа — семь и слева — восемь, —
прямо выставка картин.
А дорога проходила
через лес и почему-то
справа были — лишь березы,
слева — ели и сосна.
Солнце било прямо в крышу,
и темно в вагоне было,
но зато деревья ярко
были все освещены.
И мои пятнадцать окон
все светились, как картины,
что висели аккуратно
в черных рамах на стене.
Справа были лишь березы,
слева — сосны лишь и ели,
слева был могучий Шишкин,
справа — только Левитан.
В два ряда они висели —
все отличные полотна.
Старикам пришлось изрядно
над картинами потеть.
Это были их шедевры,
первоклассные творенья,
и картин ни до ни после
лучше не было у них.
Слева был могучий Шишкин,
Левитан могучий — справа,
слева было ровно восемь,
справа было ровно семь.
Я подумал: хорошо бы
написать такую стенку —
иль березы, или сосны —
в самом деле хорошо!
1952

***
От любви неразделённой
он не умер, нет.
В комнатушке захлaмлённой
он лежит, одет.
Рыжий и жестковолосый,
сумрачный с лица…
Но откуда эти слёзы,
слёзы без конца?
Столько влаги, столько соли -
льёт как из ведра…
И при этом нету боли,
нету ни черта.
Нету мрака, но и свету
нету - вышел весь…
Нету, нету, нету, нету -
вот и всё, чтo есть.

***
Счастлив кто? Солдат на службе:
он отслужит год-другой, -
нет на свете счастья больше,
чем из армии домой.
Счастлив, кто из заключенья
возвращается домой:
всё на свете будет счастьем
по сравнению с тюрьмой.
Очень счастлив тот влюбленный,
чья подруга далека:
встретятся, так будут оба
счастливы наверняка.
И выходит, что со счастьем
близко все знакомы мы:
кто не пережил разлуки,
армии или тюрьмы?

***
Серые дни - без страдания,
Скучные, светлые дни.
Вежливость, знаки внимания,
шутки – зачем они?
Солнце и холод. На бритые
щеки садится пыль.
Есть ведь моря открытые,
дикий степной ковыль.
Есть ведь собачья усталость
И лошадиный сон.
Нас же достатком сковало,
как ни ничтожен он.

1947

***
Освобождают
милуют,
прощают
и мудрых старцев
и слепых котят.
Актируют,
судимости снимают…
Того гляди –
и нас освободят.
Вот-вот и нам
случайно уцелевшим,
не профильтрованным
сквозь Страшный суд,
ни за что и не про что
не сидевшим,
тоже может быть,
чего-нибудь дадут.
Дадут всего!
На все потрафят вкусы,
у всех нащупав
слабую струну;
дадут и колбасы,
и кукурузы –
дадут всего,
но только не страну.

1956

Леон Тоом 2

Из журнала поэзии «Арион» №2, 2002

Леон Тоом
ЧЕЛОВЕК ИЗ 50-х

В юности он был актером знаменитой студии Алексея Арбузова и Валентина Плучека. Во время войны студия стала фронтовым театром и выезжала со спектаклями в Среднюю Азию, в Полярное, на северный и центральный фронты. В те годы вместе с Леоном Тоомом во фронтовом театре работали Александр Галич и Леонид Агранович.

В 1945-м его призвали в действующую армию, зачислили в эстонский стрелковый корпус. Так он впервые попал на родину предков, и она покорила его. С ней он связал свою дальнейшую профессиональную судьбу.

Как и его мать, эмигрантка из Эстонии писательница Лидия Тоом, Леон стал переводчиком эстонской литературы на русский язык. Работал со всеми жанрами, но предпочитал поэзию. В начале 50-х он окончил Литературный институт им. Горького, был принят в Союз писателей. В годы “оттепели” в его переводе вышли первые книги эстонских поэтов. За двадцать лет литературной работы он перевел произведения более тридцати эстонских авторов — классиков и современников.

Легко осваивал иностранные языки: переводил также французскую, немецкую, польскую, финскую, венгерскую, чешскую, словацкую, латышскую, литовскую, бельгийскую, итальянскую поэзию.

Но о том, что он сам писал стихи, знали немногие. Он не читал их в компаниях, крайне редко публиковал. Единственный его поэтический сборник издали уже посмертно.

Леон Тоом — одна из самых романтических фигур литературной Москвы 50—60-х годов. Человек блестящего ума и неотразимого обаяния. Великолепный спортсмен — отважный, рисковый. Немногословный собеседник, любимый всеми за проницательность и юмор. После 20-го съезда его острота “поздний Реабилитанс” облетела всю столицу. Друзья поэты посвящали ему прекрасные стихи. Одно из них принадлежит Давиду Самойлову:
Прощай, мой добрый друг!

Прощай, беспечный гений!

Из всех твоих умений

Остался дар разлук...

Он погиб, упав из окна своей квартиры. Причины до сих пор не ясны. “Может быть, — напишет в воспоминаниях Самойлов, — Тоом своим глубоким умом раньше других прозревал тупики грядущего?”

Леон Тоом был из тех литераторов, кто в трудное для страны время сохранил достоинство. Он заслужил, чтобы о нем помнили.

Анна Тоом

Леон Тоом (1921-1969)

“Кажется, сама судьба уготовила ему роль переводчика эстонской поэзии”, – писал Борис Слуцкий в предисловии к посмертному “Избранному" Леона Тоома (Таллин, 1976), куда вошло более 200 страниц его переводов из эстонской поэзии и страниц 60 его оригинальных произведений. В самом деле, Тоом был по крови эстонцем и знал эстонский, даже, как бережно отмечали составители немногих справок о нем в советское время, “военную службу проходил в Эстонии” (1945-1946). Заочно окончил Литинститут, позже много – чересчур много – переводил эстонские стихи и эстонскую прозу, иной раз по зову сердца, иной раз по соображениям экономическим, а иногда и потому; что не мог отказать эстонским друзьям.
http://www.vekperevoda.com/1900/ltoom.htm
"Одним из зачинателей перевода эстонской поэзии на русский язык после войны был Леон Тоом.Я хочу сказать о нем несколько слов. Он мой ровесник. Он трагически погиб несколько лет назад. ...
Леон Тоом был московский эстонец. Его мать Лидия Тоом была известной переводчицей эстонской прозы и драматургии, а сыну она с детства привила любовь к родному языку и литературе. Кстати, именно он составил первую антологию эстонской поэзии на русском языке. Там были не только современные поэты, но и Лийв, и Койдула.
...Леон Тоом перевел на русский язык «Ледовую книгу» Юхана Смуула и она сразу приобрела огромную читательскую аудиторию, а потом и другие произведения Смуула стали очень популярны." Из интервью с Давидом Самойловым

Он самостоятельно выучил французский и польский языки. Разобравшись в опубликованной части наследия Тоома и отчасти в архивах, составитель этой антологии пришел к неожиданному выводу: с почти родного эстонского Тоом перевел много, но это не лучшие его переводы, – сравните с его же франкоязычными бельгийцами и поляками. Погиб в 1969 году при невыясненных обстоятельствах - упал из окна своей квартиры. Есть версия, что он мог покончить с собой. В 1976 году издана книга стихов Л. Тоома "Избранное". Похоронен Л. Тоом на Переделкинском кладбище у берега Сетуни.

ЮХАН ЛИЙВ (1864-1913)

В ИВАНОВУ НОЧЬ

Какая ночь! Не ночь – мечта!
Не шелохнется ни листа...
Сверкай же серебром, роса,
а вы, девичьи голоса,
звените без умолку!

(Десять лет спустя)

Кой бес на луг меня понес?
Промокнешь по росе, как пес!
Да комары чертовски злят,
да девки голосят не в лад...
Охота ж выть без толку!


АУГУСТ САНГ (1914-1969)

НОЧНОЕ

Я закричал от ужаса во сне,
и нечисть нехотя в углы полезла...
Кошмар. Бессонница. Толчок извне.
Я сознаю, что спорить бесполезно,

и выхожу. Иду. Бегу бегом,
далеким призываемый призывом.
Ни зги в предместьях. Дождь. Но путь знаком –
он оборвется над морским обрывом.

Гремит волна. Стучит сухой тростник.
Маяк, упрямец, на ветру кренится.
А волны – вдребезги: для всех для них
у ног моих – последняя граница.

Луна сквозь драный полог тучевой
лучом пробилась – черным, словно горе...
Жизнь! Дикий идол! Ты любима мной!
И дождь! И ночь! И ураган! И море!

Михаил Красинский. Сонеты. Из эстонской поэзии

Марие Ундер (1883–1980).
Сиреневый сад


Все лепестки черемухи опали;
Пора пришла: везде цветёт сирень!
Соцветья раскрываются весь день;
Кусты за домом – словно в синей шали.

Во тьме ночной засну теперь едва ли,
Горнилу сердца пламенеть не лень.
Пора пришла: везде цветёт сирень!
О, как могла я жить в тиши, в печали?

Но нет тебя со мной – к чему ж, к чему тогда
Мне этот день в сиреневой купели?
И ночь зачем, бела, как никогда,

Приносит аромат к моей постели?
Как тяжко ту красу мне созерцать,
Коль нет тебя со мной, чтоб всё тебе отдать.

Марие Ундер(1883–1980).
Белые ворота


Тот снежный путь с горы, от поворота;
Блеснёт внизу окошко одиноко…
Тот путь безлюдный, – в тишине глубокой
Лишь изредка пройдёт, проедет кто-то…

В конце дороги – белые ворота;
К ним каждый день, как будто волей рока,
Спускаюсь я, хоть боль в груди жестока,
И в том – моя последняя забота.

Вы, белые ворота, белый снег,
Где вечер бел, где месяц, молчалив,
Над аркою повис в немом поклоне, –

Всё спит за вами в одиноком сне…
Я здесь ещё; но прозвучит призыв –
Найду и я покой в том белом лоне.


Густав Суйтс (1883–1956).
Сумеречное


Нам тёмный бред заполнил грудь сначала,
Потом октябрь обрушил груз дождей.
Вдвоём бродить по слякоти аллей
Нас мужество страданья вынуждало.

Набросил вечер мрака покрывало,
Вдали мерцали цепи фонарей…
Вдвоём бродить во глубине аллей
Нас мужество страданья вынуждало.

Покинуть не сумев погибший рай,
Любовь бежала в недоступный край –
В убежище глухой полночной боли…

Путём привычным, без мечты и снов,
Мы шли и шли вперёд, не тратя слов, –
Но только стёрли ноги до мозолей.


Бернард Кангро(1910–1994).
Приморский сонет


На гребнях волн взлетают клочья пены,
Волна на берег рушится горой,
Стремимая невидимой рукой,
На гальке след оставив неизменный.

Томительно течёт обыкновенный
День без чудес, бесплодный и пустой, –
Но светятся искристой полосой
Морская гладь и берег несравненный…

Как синева маняще-глубока,
Как взгляду хорошо от этих далей!
И, лишь закроют солнце облака,

Ко мне спешат из вольного простора,
Как дар незабываемых печалей,
Морские волны, исчезая скоро…


Артур Алликсаар (1923–1966).
Antidolorosum*


Идет на убыль тяжкое страданье,
И тают наваждения черты.
Уже не страшен мрачный дол скитанья
И вздох его коварной темноты.

Со всем, что любишь, пережил прощанье –
И вновь неразделённо любишь ты;
Переживаешь ужас испытанья –
И снова возвращаются мечты…

Я верю: что-то в мире остаётся,
Что дивною тропой назад вернётся,
И смерть – лишь переход, но не конец.

Душа пройдёт стезёй земных препятствий,
Смысл обретёт в бесценном их богатстве –
И станет совершенной, наконец.

*„Утишающее скорбь“ (лат.)


Аугуст Алле (1890–1952).
Ноктюрн

Регине

Как бабочки – нежнейших анемонов,
Так клавишей твои касались руки
И извлекали тающие звуки,
Их странным строем мою душу тронув.

Я был – твой бард – в плену у этих звонов,
Как в зеркале – подсвечника излуки;
В саду осеннем расплывались в муке
Черты лиловых маков и пионов.

Я слушал, полон грусти и волненья,
Ко льду окна приникнув головой,
Как ты низала этих звуков звенья…

И, обрывая лепестки рукой
У сникших астр, чьё минуло цветенье,
Я чтил твой силуэт, я жил тобой.

Лилианна Лунгина

"Переводить - огромное счастье. Искусство перевода я бы сравнила только с музыкальным исполнением. Это интерпретация. Не берусь говорить, какая лучше, какая хуже, - каждый выбирает, что ему нравится. Скажем, я переводила рассказы Бёлля, и другие есть переводы - это совершенно разный Бёлль. Человек расписывается, пишет свой портрет, когда переводит, чувствуется, каков он есть."

Эти слова Л. З. Лунгина произносит в фильме "Подстрочник". Документальный фильм "Подстрочник", рассказывающий о жизни Лилианны Зиновьевны Лунгиной, был снят О. Дорманом.
см. также http://www.rutv.ru/tvpreg.html?d=0&id=127642

Лилианна Зиновьевна Лунгина (16 июня 1920, Смоленск - 13 января 1998)
Девичья фамилия Маркович - переводчик художественной литературы.В переводах Лунгиной русские читатели узнали "Малыша и Карлсона", "Пеппи", романы Гамсуна, Стриндберга, Фриша, Сименона, Белля и Виана. Позже сама шведская писательница признавала, что благодаря таланту Лунгиной (переведшей еще три книги Линдгрен: о Пеппи, Эмиле и Рони) ее герои стали в России популярны и любимы, как нигде в мире.

О переводе и перводческом деле в Советском Союзе 2

Из статьи Александры Борисенко "Сэлинджер начинает и выигрывает", журнал "Иностранная литература", 2009, №7.
"Очень точный анализ этой ситуации дает переводчик Григорий Дашевский в интервью Е. Калашниковой:

Переводчики все-таки - "почтовые лошади просвещения", а не почтовые голуби наслаждения. А в 40-е годы в СССР победила идея, что перевод должен производить "равноценное художественное впечатление" и даже "заменять подлинник". Звучит возвышенно, но предпосылки у этих лозунгов такие: советский человек не знает, не будет и не должен знать иностранных языков; современные (то есть советские) русский язык и литература настолько богаты и, главное, универсальны, что способны адекватно передать и Руставели, И Данте, и Митчела Уилсона. Более того, слова о "замене подлинника" неизбежно наводят на мысль, что после появления "полноценного перевода" сам подлинник будет уже не нужен - вначале советским людям, а потом и всем народам мира. То есть в основе - обычное советское безумие. "

О переводе и переводческом деле в Советском Союзе

"В стране, где практически все оригинальное творчество, кроме навязшего в зубах соцреализма, было запрещено цензурой, у переводной литературы (тоже, заметим, подцензурной, но все-таки чуть более свободной) появились дополнительные задачи. Перевод боролся с казенной монотонностью языка, приносил с собой литературное новаторство, а заодно знакомил читателя с зарубежными авторами. Очень характерна в этом смысле известная байка С. Довлатова про Риту Райт-Ковалёву, относящаяся ко времени, когда он служил секретарем у Веры Пановой:
Однажды Вера Федоровна спросила:
- У кого, по вашему, самый лучший русский язык?
Наверное, я должен был ответить - у вас. Но я сказал:
- У Риты Ковалевой.
- Что за Ковалева?
- Райт.
- Переводчица Фолкнера, что ли?
- Фолкнера, Сэлинджера, Воннегута.
- Значит, Воннегут звучит по-русски лучше, чем Федин?
- Без всякого сомнения.
Панова задумалась и говорит:
- Как это страшно!..

На примере Сергея Довлатова видно, как осознание того факта, что Воннегут звучит по-русски лучше, чем Федин, переходит в ощущение, что перевод заменяет оригинал. <...>
То есть "хороший перевод" - это произведение хорошо написанное по-русски. Настоящая литература. Учитывая, что перевод был чуть ли не единственной настоящей литературой, доступной читателю в советскую эпоху, неудивительно, что именно она и воспринималась как "родная". Не говоря о том, что чтение в оригинале не поощрялось, да и достать эти оригиналы было весьма затруднительно."
Александра Борисенко "Сэлинджер начинает и выигрывает", статья из журнала Иностранная литература, 2009, №7